Ах, уж эти мужики! Что бы вы без нас, женщин, делали… - Василий Лягоскин

Парень за стойкой, на которой в большой вазе словно сама просилась в руки горка леденцов в ярких фантиках, явно понял ее слова; он побледнел, затрясся всем телом. И едва не грохнулся в обморок, когда царственная иностранка (ну надо же – русская!) достала небрежным, и одновременно величественным жестом банковскую карту, и швырнула ее на красное дерево стойки. Про такие карты портье слышал, но никогда их не видел. Обладатели таких вот прямоугольных пластиковых сокровищниц обычно отдыхали в собственных особняках; в пятизвездочные отели, в каком служил этот кипрский парнишка лет тридцати пяти, они могли попасть разве что по недоразумению, или по какой-то своей прихоти, не подвластной разуму обычных людей. Именно такие сейчас замельтешили вокруг четы Кошкиных, провожая их в самый шикарный (и дорогой) номер отеля; буквально на руках внеся в него и багаж, и самих постояльцев. А потом, дождавшись в коридоре разрешения, внесли в номер, в ту его зону, которую Валентина по привычке назвала столовой, поздний обед из бесчисленных перемен блюд. С бокалом вина толпа женщин в теле Кошкиной вышла на лоджию, опоясывающую половину этажа; вышла опять-таки так царственно-величественно, что теперь у главы семьи, у Николаича, отвисла челюсть.

Ненадолго, кстати. Валентина видела, что его гнетет какое-то томление. Лишь оказавшись на балконе, и замерев при виде раскинувшегося перед ней бескрайнего изумрудно-синего пространства, она поняла нетерпение супруга; подхватилась, кидая в ту самую сумочку, тут же нареченную гордым именем «пляжная», все, что могло понадобиться в их первом припадении к ласковой и теплой груди Средиземного моря. Первые два дня Валентина была по-настоящему счастлива, как и все ее подруги. А потом… нет, самой ей не надоел отдых; она могла бы плескаться в ласковых волнах и месяц, и год, и… В какой-то момент она поняла, что счастье в груди тает; что подруги там же щебечут не так беззаботно, и что она сама готова рычать на обслуживающий персонал. По одной причине – любимый муж, Витенька, ходил за ней по пятам смурнее ночи; даже перестал открывать свою любимую игрушку, ноутбук. И Валя, пошушукавшись с подругами, поняла – Виктора Николаевича терзают муки уничижения. Что он невольно сравнивает себя, такого нескладного и невидного, с шикарной женщиной, собственной женой, с которой не спускают взглядов все мужчины отеля, и его окрестностей. Казалось бы – живи, и радуйся; гордись, что рядом с тобой такая красавица; воплотившая в себе самые сокровенные мечты мужской половины человечества.

– Но нет, – читала в его печальных глазах Валентина, – это не про меня написал дедушка Крылов:

Как счастья многие находятЛишь тем, что хорошо на задних лапкахходят!

Между тем, Николаич именно «ходил на задних лапках» бледной тенью по пятам супруги, и не более того. Однажды, правда (в первый их вечер в отеле), он встряхнулся, выпив местного коньяка больше, чем обычно, и сплясал вместе с Дуняшей в теле Валентины на потеху местной публике. Публика эта в основном состояла из граждан Соединенного Королевства, которые при встречах по утрам первыми спешили поклониться и выпалить не менее подобострастно: «Мо-о-онинг!». Теперь же, после первого вечера танцев, Кошкины стали кумирами отеля. Но тут взбунтовались сразу все царственные сущности в душе Валентины, и та, подумав совсем немного, присоединилась к подругам: «Нечего своим талантом баловать плебс, пусть и английский!».

Лишь по ночам Виктор Николаевич оживал, и Валя, посмеиваясь в душе, снисходительно разрешала ему воображать, кто именно сейчас стонет под его некрупным телом…

Лежа на пляже, куда бармен не успевал подносить запотевшие от холодильного мороза бокалы с освежительными, а большей частью, горячительными напитками, Валентина устроила мозговой штурм – прямо как в передаче «Что? Где? Когда?»; благо, что их, молодых и красивых женщин, было как раз шесть.

– Ну, девочки, что будем делать? – начала она, одним длинным глотком посредством соломинки опустошив очередной слабоалкогольный коктейль.

Подскочивший служка тут же заменил его на новый, полный, а Кошкина, не поблагодарив его даже кивком, с надеждой уставилась внутрь себя, на задумавшихся подруг. А потом даже зажмурилась, чтобы не выдать невольно своей растерянности от того шквала предложений, что посыпались на нее из всех уголков собственной души. Наконец, она вычленила что-то знакомое, уже слышанное раньше.

– Мой грот, – это вещала Дездемона, – и песчаный пляж, рядом с которым вот это (она обвела рукой Валентины вполне ухоженное место отдыха вип-постояльцев) даже рядом не стояло. Именно там наш Николаич был абсолютно счастлив… Ну, почти счастлив…

Она покосилась на подругу, в чьем теле обитала вот уже почти месяц, и поправилась:

– Почти – тебя-то ведь с нами не было.

Валентина от такого «пустячка» отмахнулась; одновременно это было сигналом пареньку, который дежурил рядом с бокалом, полным ледяной влаги.

– Давай-ка нам, парень, самого главного начальника!

Слуга, переполненный рвением, рванул с места так резво, что из заполненного доверху бокала на безупречный во всех отношениях живот русской красавицы (и не только русской) плеснулась немалая толика коктейля, и пара кубиков льда. Оглушительный визг заставил задремавшего было Николаича подпрыгнуть на шезлонге. А потом выслушать отборную брань, плавно перетекшую в очередной шедевр баснописца позапрошлого века:

Хотя услуга нам при нужде дорога?Но за нее не всяк сумеет взяться:Не дай бог с дураком связаться!Услужливый дурак опаснее врага

Кошкин на эти мудрые строки покивал, провожая взглядом бросившегося стремглав с пляжа «услужливого дурака», но спросонья отреагировал на первый, очень громкий и весьма неприятный звук. Что интересно – тоже строками Крылова:

Какие перушки! Какой носок!И, верно, ангельский быть должен голосок!Спой, светик, не стыдись!Что, ежели, сестрица,При красоте такой и петь ты мастерица,Ведь ты б у нас была царь-птица!

Вскочившая, и вытянувшаяся во весь рост Валентина, а вместе с ней и все царицы и принцессы воскликнули было: «А мы и так царицы, самые настоящие! А ты, несчастный…». На счастье несчастного Николаича как раз подоспел управляющий отелем. Обычно этот тучный киприот ходил важно, и откликался на почтительное: «господин…». Впрочем, Валентина не стала утруждать память его звучной фамилией; греческое имя Николас с первого дня было переформатировано в привычное русское Николаша, а в особо игривом настроении в Коленьку. Сейчас немного раздраженная Валентина не приветствовала его никак; сразу взяла за рога, которых на лысой, как коленка, голове управляющего никто, кроме нее не видел.

– Значит, так, любезный, – заявила она, – завтра с утра (после завтрака, конечно), подашь нам самую лучшую машину. И с собой нам корзинку собери – мы с Витенькой на пикник собрались.

– Э.э.э, – осторожно проблеял Николас, – осмелюсь спросить – в каком месте нашего острова вы собрались продолжить отдых?

– Вот он расскажет, – Валя бросила гневный, но от этого не менее величественный взгляд на Николаича, рухнувшего было на шезлонг, а теперь опять вскочившего, как пионер, и удалилась, посчитав, что на сегодняшний день с нее и солнечных ванн, и общения с сильным, но таким глупым полом (мужским, конечно – а вы что подумали?) для нее достаточно, – да (продолжила она), корзинку в машину положите вот такую.

Управляющий явно содрогнулся в душе, когда увидел, как Валентина раздвинула руки так, словно хотела объять весь мир… ну, или, хотя бы весь Кипр. Она еще успела услышать, как муженек чуть дрожащим, но вполне понятным для окружающих голосом принялся перечислять памятные приметы конечного пункта завтрашнего путешествия, которые ей самой параллельно описывала Дездемона…

Утром Валентина была мила и предупредительна. На осторожное ворчание мужа, который никак не мог прийти в себя от роскоши салона огромного «Кадиллака», отделенного перегородкой от водителя, а дверцами от всего остального мира, она ответила; естественно, строками из очередной басни:

Ну стоит ли богатым быть,Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спитьИ только деньги лишь копить?

Потом – на пляже, местонахождение которого Николаич вместе с управляющим вчера с трудом определили по развалинам средневековой крепости (в ней когда-то давно легендарный мавр Отелло ставил свои изощренные сексуальные эксперименты) – это вылилось в первый тост; конечно же, за гений Ивана Андреевича Крылова. Следом, из уст Виктора Николаевича, за красоту любимой жены.